В разнообразном наследии Валерия Залотухи нам, узловчанам, особо близки его шахтерские рассказы - потому как они о нашем крае и его людях. Для меня же, потому как на мой неискушенный взгляд, это лучшая его проза. В этой заметке я попробую показать это вместе с изображением шахтерской Узловой Валерия Залотухи, которую он сохранял в сердце, пока оно билось.

Геолокация

Я употребил это жуткое слово лишь для того, чтобы вы с радостью и облегчением погрузились в гармонию словотворчества Валерия Залотухи. В свои тексты он вводит персонажа под названием “родина” неспешно, бережно, как художник рисует ясное (или дождливое) небо - легкими мазками. Вот как это подано в конце первой страницы рассказа “Мой отец шахтер”: “На улице шел дождь. Он оставлял на стекле быстрые длинные полосы, сыпал мелкие, холодные капли на все, что было за окном: на голые жалкие деревья, на серые двухэтажные дома, на черные терриконы, на закопченные заводики, на набухшую от влаги склизкую землю, привыкшую терпеть”. В череде описания терриконы теряются в строчках, они один из элементов унылого пейзажа. Лишь внимательный глаз выцепит непривычное слово. Валерий Залотуха, конечно, надеялся (или мечтал) о внимательном читателе. Не подведем же его. 

Проходит еще страница текста - описание поездки в поезде, портрет отца и снова - одна лишь фраза:” Отец мой - шахтер, поэтому цвет лица у него какой-то серый…”. И только. Пройдет еще страница, прежде чем сам герой в разговоре с попутчиком скажет, что живет в поселке, на шахте, что отец его - шахтер… лишь еще через пару страниц автор упомянет шахтерство, как черту индивидуальности - в рассказе отца о шрамах на руках. И все. Мы больше ничего не узнаем ни о поселке, ни о шахтах. Это автору и не нужно. Он употребляет понятие шахтерства как характеристику, точно это должно предоставить нам описание героя. Так и есть, шахтер - это характер, точный образ персонажа, который безошибочно всплывает в нашем воображении, услышь мы это слово. Нам расшифровки не нужно. Залотуха понимает и не дает ее - он доверяет читателю.               

Стилистические повторы

Вы заметили, что в первом абзаце статьи я употребил три однокоренных повтора - шахтер, Узловая и Залотуха? Это умышленно. Повторы и тавтология - яркий стилистический прием Залотухи. Чтобы использовать его нужно недюжее мастерство. И большая сила характера - повторы горячо порицают редакторы (их так учили), она считается самодурством (вместо самобытности) у критиков и под запретом в журналистике, где много лет проработал Залотуха. Повторы прощают либо гениям - как Толстому в прозе, либо поэтам - как, например, Блоку, у которого они - инструмент.                    Взгляните на первое предложение заглавного шахтерского рассказа “Мой отец шахтер”: “Была осень, ранняя и холодная, и мне даже кажется, что у матери слезы замерзали на щеках, хотя я понимаю, что этого быть не могло, не так уж было и холодно, нет, холодно конечно, но не зима ведь была, да если бы и зима, все равно, зимой слезы не замерзали, наверное, их вообще не было, должны же они когда-то кончится: те две недели, что я пробыл дома она плакала и плакала, и сейчас плакала опять”. Это сложное, многослойное предложение испещрено повторами. Они словно пули, которыми автор расстрелял предложение из револьвера. 

Или в диалоге:

“– Есть хочешь? – спросил отец.

– Нет, – ответил я.

– Пойдем, а то потом захочешь.

– Ты иди, – предложил я, – а я потом захочу, потом и пойду.

– Ну, посиди здесь, а я скоро приду.”

Зачем эти повторы? В том числе - для живой жизни. Залотуха не оценивает тяготы времени или “социальную несправедливость”. Он не журналист здесь, а художник - он изображает, что видел и чувствовал - тех, своих, близких ему людей. Фокус в том, что не анатомия или психология, а литература - наука по изучению людей. И Залотуха через призму памяти изучает своих, родных людей, от которых он сам произошел. И отец здесь - ключевая фигура.

Шахтеры без шахт

Забавно, что в рассказе “Отец мой шахтер” нет никаких шахт и шахтеров, да и рассказ, в целом, не совсем про отца. Ровно, как и следующий рассказ одноименного сборника “Деревья” - совсем не про деревья. Это еще пушкинский прием: “Евгений Онегин”, в общем-то, совсем не про Онегина, капитанская дочка, Маша, в романе - второстепенное лицо, а в “Повестях Белкина” нет никакого Белкина. Не знаю, умышленно ли следовал этой традиции Залотуха. Но своих героев - шахтеров, шахты - он подает нам аккуратно, теми самыми мазками, как в рассказе “Деревья”, лишь приоткрывая занавесу в свой шахтерский мирок - через детские воспоминания, вероятно, для автора священные. Ведь ради них он даже идет на искажение реальности - терриконы у него стоят вокруг бесчисленными острыми вершинами, словно он в горах, а кроме тополей на шахте никакие деревья не растут. Хотя в реальности это не так. Возможно, такие проявления самых ярких воспоминаний, основанных на эмоциях, Залотуха употребил в виде гиперболы чтобы украсить чувственный пейзаж рассказа. И вновь - хоть главные в рассказе шахтеры, о них даны лишь несколько штрихов. И так - от рассказа к рассказу.

Шире открывается картина шахтерской жизни в двухстраничном рассказе “Молитва”. Однако, снова не через шахтеров и шахты. А через цвет, запах, ощущения Залотуха вводит нас в особый угольный быт. Половину рассказа создается образ матери-шахтера: она в брезентовой спецовке, серой от угольной пыли, руки матери пахнут жженым углем. Только потом упоминается, что она работает в котельной, но - тоже с углем, тоже на черновой работе, от которой у нее частые боли. 

К слову, в рассказе есть два прекрасных перехода, в прошлое и обратно - через образ сыновнего и материнского поцелуев, и второй - через расхожую фразу “Ох, божечки, божечки”, которая соединяет героев и времена через воспоминание. Отличные переходы.  

Отца в рассказе нет, но его образ снова центральный - он сердцевиной проходит через все шахтерские рассказы Залотухи. Образ отца здесь в его отсутствии - отец в тюрьме, детство с отцом закончилось, отца нет в жизни ребенка и он, как персонаж, исчезает из рассказов. Отсутствие отца - ключ ко всему сюжету. Его нет, матери нужно кормить семью, она идет на черновую работу, и понижение в зарплаты для нее - страдание, слезы, с которых рассказ начинается. 

Безотцовщина

Отца нет в детстве автора, его почти нет в последующих рассказах, остался шахтерский мир без главного для него шахтера, и он говорит об отце лишь в рассказе с затертым названием “О любви”. В рассказе есть отец и мать, и вроде как об их любви идет речь - о любви к сыну, только и в жизни, и в рассказе эта любовь почти незаметна, не выраженна, потухшая что ли. Конечно, вспоминая, как отец мальчика, пьяным, целовал вагоны, узнав, что тот не болен раком, мы понимаем - отец любил лирического героя. Но в то же время этой любви герою не хватало, как нам не хватает ее в рассказе.   

До следующей встречи с отцом в биографии героя - мальчика-рассказчика пройдет много лет, прежде чем они вновь встретятся. Когда отца нет, лирический герой сам придумывает его, представляет его жизнь. Об этом рассказ “Вечером после работы (мужское счастье)”. Вообще, взяться написать от лица той жизни, которую не прожил нужно много умения. И видно, как автор вкладывает всю свою силу: памяти - воспроизводя лихой шахтерский говор, знания людей - подавая нам героев бережно, мазками (меняя свой взгляд на них - когда из неотесанных пьяниц проступают герои войны со сломанными судьбами), и силу описаний - в тонкостях огородного и железнодорожного быта. Зачем с такими сложностями писать от чужого лица? Возможно, чтобы наконец-то дать портрет шахтера, который он раньше словно скрывал - дать портрет в полный рост, до мелочей детальный, собирательный, двуликий (Ивана и Петра), словно говоря - вы хотели узнать какие они - вот! 

Образ отца возвращается через много лет в двух заключительных рассказах цикла о “шахтерской Узловой” - “Встречи с отцом” и “Памяти моего отца”. Мальчик-герой-автор вырос, и с ним будто выросли рассказы - эти тексты больше по объему, стилистически и художественно сложнее. 

Первый рассказ - глубоко чувственный, кроме общего образа шахты, здесь мало бытовых подробностей. Он весь на скрытых эмоциях, тональности отношений. Сын тоже стал отцом и теперь они лучше понимают друг друга. Им почти не нужно слов, все передается в мелких действиях застольного горького питья. Эти эмоции в том, как отец сплевывает последнюю каплю водки на пол, как сын морщится от самогонки. В их молчаливых полуночных посиделках.

Если говорить о том, как рассказ сделан - здесь исчезает первое лицо автора повествования (в отличие от предыдущих рассказов), автор словно выравнивается, говоря одинаково от сына и от отца. Например, мы видим то воспоминания сына о шахте, то воспоминания отца - они становятся равноценными рассказчиками. А после автор отстраняется, давая нам взглянуть на отца с сыном со стороны, становясь всевидящим автором, истинным создателем этих, казалось бы, документальных персонажей. Например, во фразе: “В груди отца клокотала угольная пыль, он хотел вздохнуть в полную силу, но пыль не давала, цепко держась внутри”.

Запомним, что рассказ датирован “4-5 февраля 1977”.

Памятник Узловой (не надгробный)

Потому как последний рассказ цикла “Памяти моего отца” - 2013 год, то есть написан спустя 36 лет… Это самый большой рассказ из всех шахтерских, и видно по тексту - делался не сразу, а сложно и долго. К тому времени родители Валерия Залотухи уже умерли, с Узловой напрямую его ничего более не связывало (после университета он, в основном, жил в Москве). Возможно, в этом рассказе он высказывает все что было передумано им за многие годы. 

Для нас этот рассказ важен, потому как это настоящий памятник узловским местам. В первых же абзацах встречается Узловский район, шахта 515, где живет герой, газета “Знамя”, куда Залотуха школьником писал заметки (сохранились ли они?), Дубовка и шахты, шахты... Наконец-то прямо автор показывает шахтерскую жизнь - мы узнаем кто работал маркшейдером, что отец его навальщиком, а мать - откатчицей, и что такое забытый ныне маргусалин.    

Говорит и о себе - как открывал закоулки творчества. Фраза “... вера, сладкая и тайная, что не зря, не зря все это, не давала заснуть…”  - очень точно отражает состояние юного автора. 

В конце рассказа Залотуха смотрит на родную землю с высоты лет, взглядом человека много повидавшего. Взгляд его жесток и правдив. Вот пара примеров: “В Узловой она (смерть) властвует в форме имитации жизни, это уже никакой не город, а транзитный пункт, поставщик безрадостной и усталой рабочей силы в столицу…” или “разбитые в хлам дороги, проваленные спины сараев, прогнившие крыши домов, забитые окна, переполненные дерьмом уличные сортиры, загаженные до предела пластиковыми бутылками и прочим химическим мусором дворы, и среди всего этого - старики, одни старики…”. Казалось бы, такие фразы могут обидеть узловчанина. Это все неправда? Нет. Но не стоит забывать, что это правда - художественная, т.е. реальность, пропущенная через автора - его мысли и чувства, мнения… Все это правда? Тоже нет… - очень много к чему стоит здесь приглядется нашему привыкшему к неблагополучию взгляду… Но вы же знаете (уж кому не знать), что много и другого. А на правду обижаются только по глупости или слабости духа. Надеюсь, это не наш путь. 

Позволю себе небольшое отступление. Много лет я думал про Узловую примерно так же. Негатив, критический взгляд (важнейшая черта) перевешивал. Помню, однажды я прошел по Узловой после того, как посмотрел “Андрея Рублева”, моего любимого Тарковского. Не советую повторять этот опыт. У меня, ей-богу, было полное ощущение, что Страшный суд свершился и передо мной его последствия… Я и сейчас легко вспоминаю образы чудовищных картин разбитого города, которые вставали передо мной. Однако, со временем (нужно было много лет) я увидел, что упадок или расцвет мест и обществ - это скорее экономическая сторона бытия, а не человеческая. Жизнь интереснее и хитрее, богаче нашего представления о ней. 

Что касается взгляда Залотухи на узловскую землю, которая, по его же словам “привыкла терпеть”, читая его последний рассказ об Узловой, кажется, что и он сам привык, но устал терпеть, и эта усталость горечью выливается на страницы. Напомню, что рассказ написан в 2013, а Залотуха умер в 2015, от рака (очень тульская болезнь). Не исключаю (точно не зная), что, когда он писал рассказ, болезнь уже поразила организм. Не значит, что это как-то повлияло на рассказ, но не могло не повлиять на автора. Повторюсь - рассказ, настоящий памятник нашим местам, и будущие историки будут составлять биографию нашего края по таким текстам. 

Все это никак не умаляет того, что шахтерские рассказы Валерия Александровича Залотухи - одно из лучшего, если не лучшее, что написано в литературе о нашей земле, и, может, самое удачное (на мой взгляд), что ему удалось в художественной прозе.    

Илья Луданов